Мертвый город.
Кладбище.
И рабы — слуги ангелов Смерти — забирают людей в потусторонний мир, где «ботве» до скончания века придется гнуть спину на новых господ.
«Работай, ради всего святого! — выкрикнул почти неслышимый, запеленутый в кокон ужасной тишины маэстро Карл. — Работай и ни о чем не думай! Малыш, за что ж тебя так…»
Гишер промолчал, а тайная сволочь хихикнула.
Они битком наполнили платформу телами, когда пыльная грунтовка кончилась, сменившись булыжной мостовой, а дома выросли до двух-трех, местами до четырех этажей. Лючано отправил Сунгхари с грузом к боту, сам же с напарником прошелся по улице, сортируя редких прохожих по степени пригодности. Годных они стаскивали в одно место и выкладывали рядком на тротуаре, чтоб потом грузить разом, а не собирать по всей улице.
Двое — седобородый старик в черном и пухлая девочка с леденцовым петухом, зажатым в кулачке, — мирно легли бок о бок.
Обоим индикатор дал зеленый свет.
И не хотелось задаваться вопросом: почему?
Заходить в дома и вламываться в каждую дверь Лючано не спешил. Он заглянул за поворот улицы. В конце концов, мы продолжаем выполнять приказ, верно? Проверяем, нет ли за углом пригодной для сбора «ботвы».
Ноги слушаются? — да.
Никто его не одернул: ни снаружи, ни изнутри.
За поворотом лежал опрокинутый экипаж. Лошадь сраженная парализующим лучом, повалилась на бок, увлекая за собой хлипкую повозку. Рядом, неестественно вывернув шею, скорчился кучер в длиннополой куртке и штанах из грубой ткани в рубчик. Из экипажа свешивалась женская рука: тонкое запястье, изящные пальчики, кружевной рукав. На безымянном пальце блестело кольцо.
«Здесь, по-видимому, любят кружева…»
Лючано подошел ближе, навел индикатор на кучера. Индикатор молчал. Это означало, что кучер мертв. Вот так, господа помпилианцы. Вот и ваши «гуманные» парализаторы. Полюбуйтесь. Впрочем, вам, конечно, плевать: лес рубят, щепки летят. Одним рабом больше, одним меньше…
Издержки производства.
Индикатор прицелился в даму.
«Жива. Зеленый».
Вместе с напарником они отнесли даму к остальным.
— Ждем платформу, грузим этих, потом сворачиваем за угол и движемся вдоль улицы до упора, — распорядился Лючано, чувствуя, как внезапно оживает на плече татуировка Папы Лусэро. — Собираем, кто еще попадется, разворачиваемся и начинаем проверку домов.
Техноложец кивнул.
Ему было все равно, как действовать.
В отличие от Лючано.
«Людей на улице мало. Большую часть мы уже собрали. Могли бы прямо сейчас начать ломиться в дома. А так, пока дождемся платформы, пока погрузим добычу, пока не спеша пройдемся туда-сюда, подбирая оставшихся… Глядишь, поступит приказ возвращаться. Чуть проволыним тут, чуть проволыним там, и кому-то из аборигенов посчастливится остаться на родине, избежав рабства».
Пустая платформа с брамайни прибыла минут через двадцать.
— Давай шевелись…
Погрузив добычу, они свернули за угол и вскоре добрались до конца улицы, где перед ними распахнулась площадь. Над площадью возвышался местный храм с золоченым куполом-луковицей. Но не стройный белокаменный собор, не стрельчатые окна с цветными витражами и не купол, горящий на солнце, заставили Тарталью остановиться. Не мастерство зодчего или благоговение перед чужим богом было тому причиной.
Всю площадь устилали тела.
Десятки, сотни.
Особенно много их было на ступенях храма. Кто-то лежал прямо в дверях. Завидев зловещие черные силуэты в небесах, эти люди поспешили к святилищу. Просить у божества помощи и заступничества, каяться в грехах, призывать громы и молнии на головы пришельцев, которых, должно быть, сочли адскими демонами, — что, в общем, было недалеко от истины…
Да какая разница, зачем сбежались несчастные?
Они взывали к небесам, верили и надеялись на избавление, а пришел не избавитель от страданий, а Лючано Борготта — именно он, и никто другой! — и пригнал сюда проклятую платформу-рабовозку!
«Не захотел вламываться в дома? Извернулся? Решил совершить хитренькое благо? Получи и распишись в получении, хитрец…»
— Сунгхари, подай платформу вперед, — мертвым голосом сказал Тарталья. — Шагов на тридцать.
И, обращаясь к техноложцу:
— Начинаем собирать.
Они успели проверить на пригодность и уложить на платформу лишь пятерых человек, когда от входа в храм послышался шум.
Топот ног.
Лючано обернулся.
По ступенькам, перепрыгивая через распростертые тела, бежали трое: всклокоченный мужик с бородой веником и безумно горящими глазами фанатика, а за ним — два молодых, крепких парня, неуловимо похожих на бородача.
Отец и сыновья?
Впрочем, гадать о родственных связях троицы сейчас было не время. Один из парней сжимал в руках выдранный из ограды кол. Другой — штыковую лопату. А в лапищах бешеного папаши тускло блестел металлический предмет с отчетливо различимым стволом.
Тупорылым, словно культя калеки.
Нечто подобное Тарталья видел в музее на Сечене. Эта штука, если верить комментариям экскурсовода, называлась «обрез», была пороховой и стреляла пулями из свинца. Примитивный, допотопный огнестрел. К сожалению, музей, безопасный и цивилизованный музей находился далеко, а бородач — близко.
Туземец задержал бег, страшно, по-звериному, зарычал — и, вскинув руку, выпалил по сборщикам «ботвы».
Полыхнуло, как из тяжелого полис-разрядника при веерном накрытии. Только разрядник производит мало шума, а обрез лупил с оглушительным грохотом. Горячий воздух отчаянно взвизгнул над ухом. Огнестрел оказался не таким уж примитивным; по крайней мере, многозарядным. Бородач что-то передернул на своем оружии, изрыгнул брань, понятную без перевода…