Кукольник - Страница 76

К оглавлению

76

Для Лючано было бы гораздо легче, если бы нервный Анк закричал: «Хватит прохлаждаться, бездельники!» — или просто велел: «Пошли вон!»

Нет, Анк так не сказал.

Контрапункт
ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ
(тринадцать лет тому назад)

Мои взаимоотношения с судьбой можно определить кратко: «Я — кукла».

Но всякий раз — разная кукла.

Я бываю перчаточным болванчиком. Властная рука наполняет меня целиком, толкая на поступки вне моего согласия, и, опустев, я страдаю. Подчиняться — легко, вспоминать об этом — мучительно. Наверное, поэтому в таких случаях я дерзок и насмешлив.

Защитная реакция.

Я бываю тростевым героем. Управляющие трости создают видимость свободы, но только видимость. У этой куклы есть возможность широкого жеста, поэтому я теперь — оратор, романтик, существо возвышенное и патетическое. Если герой велик, его ведут на тростях сразу несколько человек. Одному ведущему с великим героем не справиться.

Согласитесь, забавный нюанс.

Я бываю марионеткой. В отличие от предыдущих кукол, в принципе не способных сопротивляться кукловоду, теперь я обладаю малой толикой собственной активности. Пусть даже это обусловлено всего лишь моим весом и инерцией.

Вешу, следовательно, существую.

Хрупкость марионетки — цена ее крошечной свободы.


— Н-но, веселые!

Распутица чавкала под колесами, доедая остатки снега. Деревья на обочине вздымали к небу голые ветви, требуя одеть их в сочную, клейкую зелень, и чем быстрее, тем лучше. Небо отмалчивалось, пряча монетку солнца в карман. Грай ворон висел над головами черной, ощутимо плотной тучей, грозя рухнуть и навеки погрести под собой, в безнадежности сварливого гвалта.

Состязаясь с воронами, в деревне за рекой брехали собаки.

Так начиналась весна на Сечене, близ Мальцовки.

— Знаете, ваше сиятельство, я впервые в жизни еду на лошадях. — Лючано поежился и плотнее запахнул волчью шубу, выданную ему ключницей Матреной. Ключница, баба ядреная и себе на уме, похоже, имела виды на гостя, осыпая дарами сверх меры. — Странное ощущение. Я ожидал большего… Архаики, что ли? Романтики? Нет, не то…

В носу засвербило, и он чихнул. Граф Мальцов засмеялся:

— Вы, голубчик, отнюдь не едете на лошадях. Вы едете в фаэтоне. Кстати, будьте здоровы.

— Спасибо.

— Пожалуйста. На лошадях ездят верхом. В седле и так далее. А нас везет фаэтон с плетеным кузовом, дело рук каретного мастера Тараса Буряка. Больших денег стоит, между прочим. Кареты Буряка нарасхват: ландо, двуколки, вагонеты… А я бью эту редкость по здешним буеракам, не жалея, и рыдаю в душе. Вот спросите меня: зачем?

— Зачем, ваше сиятельство?

— Аркадий Викторович! Еще раз помянете «сиятельство», я огрею вас тростью!

— Не надо трости, я запомнил. Итак, зачем вы бьете сей ценный раритет по буеракам?

— А потому, милый вы мой человек, что йонари на дух не переносят самодвижущиеся платформы любых типов. Полагают их насилием над природой и кознями сатаны. Нам откажут в доступе, нас не пустят в скит, воспользуйся мы аэромобом или вездеходом. Я уж не говорю о том, что было бы, сиди у меня вместо кучера какой-нибудь толкач-брамайн!

— А что было бы?

— Катастрофа! Конец света!

— Тогда зачем мы вообще едем к этим вашим… как их?… Ёнарам?

— Йонарям. Кудрявым овечкам Господа Ионы, кроткого и милосердного.

— Вот-вот. Матрена сказала, они не любят посторонних.

Вся затея с сегодняшней поездкой к каким-то сеченским староверам, нелюдимам и фанатикам, казалась Лючано полной авантюрой. Еще встретят камнями или дубьем, а мы безоружны. Полиции здесь днем с огнем не сыскать, полицмейстер в Мальцовку разве что пьянствовать заезжает — красный, пузатый, громогласный…

— Не любят, — подтвердил граф. — Матрена знает, что говорит. Но старец Аника мне кое-чем обязан. А я хочу показать кое-что вам, не откладывая в долгий ящик.

Граф подмигнул с нескрываемым лукавством:

— Не торопитесь, голубчик. Всему свой срок. И, умоляю, не мудрствуйте заранее. Наслаждайтесь природой, свежим, воздухом, буколикой захолустья…

Лючано опять чихнул.

— Потяните себя за уши, — строго велел граф.

Он дождался, пока Тарталья выполнит приказ, и объяснил:

— Народная примета. Иначе перестанете расти.

Небо, словно обрадовавшись поступку Тартальи, просветлело, налилось голубизной. В воздухе отчетливо запахло разрезанным надвое огурцом. «Н-но, веселые!» — крикнул кучер Тимоха, щелкнув кнутом. Наверное, он не знал другого способа подбодрить лошадей, но те вдруг оживились, ускорили шаг. Сзади, с телеги — рыдвана, как уже выучил Лючано — раздалась музыка: гитара, скрипка и кларнет.

Цыган Илья, прихватив в дорогу парочку своих соплеменников, знал наверняка, когда надо вступить, чтобы доставить графу удовольствие и не помешать беседе.

За то и был в цене.

— Хорошо, — прошептал Аркадий Викторович, жмурясь. — Ой, хорошо…

И задремал, надвинув шляпу на глаза.

После истории с пенетратором графу заметно полегчало. Казалось, у пострадавшей марионетки срослись давно разорванные нити. Пусть не целиком, частично, в урезанном объеме; пускай только ведущие — коленные, височные, спинная, ручные… Этого хватило, чтобы надолго поднять его сиятельство из кресла и вернуть радость жизни.

Он даже умудрился два раза пригласить на вальс Эмму. Да, со стороны танец выглядел комично, но лишь для тех, кто не понимал, что значит вальс для отставного бомбардир-майора.

76