Кукольник - Страница 69

— Забавно, очень забавно…

«Что он увидел в мониторе? — Тарталья делал вид, что если чего и ждет от жизни, так это конца осмотра. — Когтистого Лоа? Вряд ли. Может, я болен экзотической болезнью? Тогда экс-легату придется меня лечить — не за совесть, конечно, но за страх предстать перед судом. Если с рабом Борготтой что-нибудь случится… если состояние нашего дивного организма и чудесной психики по истечении срока наказания не будет соответствовать исходной матрице…»

Лючано ухмыльнулся со злорадством.

По крайней мере, на это он еще был способен.

Однако врач не обратил на ухмылку раба никакого внимания, и все злорадство пропало втуне. Кажется, медикус-контролер хотел еще о чем-то спросить обследуемого — но передумал.

Не глядя, он ткнул пальцем в сенсор коммуникатора.

— Гай? Зайди ко мне, когда сможешь…

И махнул рукой «клиенту»:

— Раздевайся и лезь сюда.

Забираясь в диагностическую капсулу, Лючано вспоминал свои попытки заговорить с другими рабами. Крах надежд едва не вверг его в тяжелейшую депрессию. Общаться с себе подобными на галере мог лишь законченный псих. На него смотрели с непониманием, молча отворачивались или отвечали односложно. Лишь немногие пытались хоть как-то поддержать беседу — но их тоже не хватало надолго.

Очень скоро выяснилось: те, в ком не угас интерес к общению, — новички.

Вроде Тартальи.

Брамайни Сунгхари, соседка по «гребной скамье», попала в рабство за долги мужа около полугода назад. Ее трижды перепродавали из рук в руки, пока она не очутилась на «Этне». Близнецы-гематры, десятилетние Давид и Джессика, стали рабами всего три месяца назад, но, как это произошло, рассказывать не желали. Зато охотно вступали в разговоры на другие темы.

— Нам нужно общаться с людьми, — заявила Джессика, серьезная, как распорядитель похорон. Ее неморгающий взгляд поначалу угнетал Лючано, но спустя неделю он привык. — Иначе мы будем деградировать и станем совсем глупыми.

— Наши взрослые в таких ситуациях умеют работать сами с собой. Ставят себе задачи и их решают, — поддержал ее брат. — Или разделяют сознание на две квазиличности и играют в многослойные ассоциации. А мы маленькие, мы не умеем. Нам нужно прямое общение.

— Да. Чтобы нам ставили задачи, а мы их решали.

— Я бы с удовольствием, — улыбнулся детям Лючано. — Но я не знаю, какие задачи вам ставить. Сколько будет триста двадцать пять умножить на семь тысяч шестнадцать?

— Два миллиона двести восемьдесят тысяч двести, — хором ответили близнецы. — Это не задача. Это детская «погремушка». Для сосунков.

— Ну, если для сосунков… Знаете, дорогие мои, я думаю, вы вполне можете ставить задачи друг другу.

— Не можем. — Давид печально вздохнул. В лице его на миг пробилось что-то от нормального мальчишки. Только очень грустного. — Мы слишком похожие. Когда я спрашиваю Джессику — она уже знает ответ. И я знаю. Мы думаем одинаково. Ну… почти одинаково. На девяносто три процента.

— Вы надеетесь снова стать свободными?

Задавая этот вопрос, он понимал, что тычет пальцем в открытую рану. И делал это намеренно. При беседе с маленькими гематрами все время хотелось затрагивать животрепещущие, эмоциональные темы — иначе казалось, что говоришь с машиной.

К сожалению или к счастью, но ответ Давида был прост и скучен:

— Мы считали. Вероятность — семнадцать процентов.

— Только это неточно, — вмешалась Джессика. — Слишком много факторов. Погрешность…

— …Что тут у вас, Лукулл?

Предавшись воспоминаниям, Лючано проморгал момент, когда в медотсеке объявился Гай Октавиан Тумидус собственной персоной. А вместе с ним — еще двое: приземистый крепыш и статная брюнетка в деловом костюме.

— Вот, полюбуйтесь. Чрезвычайно любопытный экземпляр, — врач кивнул в сторону Лючано, лежавшего в прозрачной капсуле нагишом.

Тумидус мазнул по «экземпляру» равнодушным взглядом.

— Обычный раб. Что в нем любопытного?

В голосе экс-легата сквозило плохо скрываемое раздражение. Кавалера, понимаешь, ордена Цепи и малого триумфатора оторвали от важных дел ради какого-то никчемного раба!

— Он говорит на помпилианском.

— Натаскался за это время. Лукулл, ты меня удивляешь…

— Он хорошо говорит. Практически свободно. Хотя никогда не учил язык раньше.

— Все клейменые рабы быстро учат язык хозяев! — буркнул крепыш. Краснощекий, с поросячьими глазками, с брюшком, нависшим над поясным ремнем, он являл собой полную противоположность стройному, подтянутому Тумидусу. — Лукулл, ты это знаешь лучше нас.

— Знаю. Но не за десять дней! И не в таком объеме.

— Может, у него способности к полиглоссии…

— Тогда его способности — исключительные! Он не сразу сообразил, на каком языке я к нему обращаюсь! Я тут посмотрел его синапсы…

— Возможно, раб сам что-то прояснит? — подала брюнетка дельную мысль.

Выглядела она потрясающе. Легкий макияж-«невидимка», правильные черты лица хранят вежливо-заинтересованное выражение. Высокая прическа уложена волосок к волоску — настоящее произведение искусства. Жесты выверены и грациозны, костюм сидит идеально…

При всем этом брюнетку нельзя было представить в постели.

Воображение отказывало.

«Малыш, о чем ты думаешь?» — изумился маэстро Карл.

— Вы позволите, Гай?

— Разумеется, Юлия. Он в вашем распоряжении.

Брюнетка одним движением оказалась рядом с капсулой. Не спеша приступать к допросу, внимательно оглядела раздетого Лючано — словно она, а не Лукулл, была здесь врачом.